Трибуна

23 сентября, 07:50 32 мин.

Брюс Гроббелар. «Жизнь в джунглях. Автобиография»: 1. Привязанный к земле, 2. Убегая из дома

Антон Перепелкин

Автор

178

От переводчика

Об этой книге я узнал очень давно, но руки все не доходили, да и вроде как были более интересные переводы, как мне казалось тогда, и вот, история Брюса Гроббелара-таки появляется на сцене...

В первой и последней главе каждой книги я обычно говорю о той посильной помощи, которую вы можете оказать переводчику — подписывайтесь на мой бусти (клик), там есть как удобные варианты подписки, так и единоразовые донаты — таким образом вы поддержите меня в моих начинаниях по переводам спортивной литературы, а также будете получать по одной (двух или более, в зависимости от уровня подписки) электронной версии книг, которые будет удобно читать на любом электронном устройстве — и вам не особо затратно, и мне — очень приятно! И да, там уже почти футбольная команда из платных подписчиков, не хватает только пары игроков.)

Книга относительно большая, поэтому будет публиковаться в течение месяца и у нас будет все время мира, чтобы узнать об этом невероятном и экстравагантном человеке!

Теперь, как обычно, описание книги и вперед:

Брюс Гроббелар — самый титулованный вратарь за всю 125-летнюю историю футбольного клуба «Ливерпуль». И все же его преследуют сомнения: сомнения в его вратарской пригодности, сомнения в его честности после того, как против него были выдвинуты обвинения в подтасовке матчей. В этой книге Гроббелар переносит вас в Африку, где все не так, как кажется; он возвращает вас в эпоху, когда «Ливерпуль» правил Европой; он переносит вас на скамейки раздевалки «Энфилда», где выживали только самые сильные личности. Впервые он ведет вас в зал суда, подробно описывая изнурительную борьбу за очищение своего имени.

¡Читайте на здоровье!

Привязанный к земле
Убегая из дома
Колдун
Лидер «палки»
Война в Южной Родезии
...

Моим родителям,

Берил Юнис и Хендрику Габриэль Гроббелару

и моему отчиму

Дэнису Дэвису, нежному гиганту.

Все они принимали участие в моем воспитании, но только моя мама в значительной степени определила, кем я являюсь сегодня.

1. Привязанный к земле

В СПОРТИВНОМ КЛУБЕ РЭЙЛТОН СРЕДИ ЭЛЕГАНТНЫХ, ОБСАЖЕННЫХ ДЕРЕВЬЯМИ проспектов столицы Родезии, Солсбери, я оказался привязанным между двумя штангами за воротами моего отца. Это был субботний день, центральный момент недели. Моя мама играла в хоккей на соседнем поле, а папа играл в воротах во время футбольного матча. Я бегал всего на три метра туда и обратно, поэтому большую часть времени я сидел и изучал его движения перед воротами. Я был ребенком двух вратарей: мой отец защищал ворота, когда играл в футбол, а также был вратарем в крикете; в то время как моя мама была хоккейным вратарем. Другими словами, я буквально родился, чтобы быть вратарем.

Жизнь состоит из множества испытаний, и моя семья столкнулась с одним из них, когда мне было всего два месяца, переехав из Дурбана в ЮАР в Солсбери, столицу Родезии. Мой отец работал водителем двухэтажных автобусов в Южной Африке и переехал на север Родезии, когда освободилась должность на железной дороге. Это был декабрь 1957 года, и у всех нас были южноафриканские паспорта, с которыми нужно было попотеть, чтобы получить родезийское гражданство в следующем году. Хотя я еще несколько раз жил в Южной Африке, Родезия, позже получившая название Зимбабве, стала и осталась моей страной.

Мой отец, Хендрик Габриэль Гроббелар, был младшим из одиннадцати братьев. Он был очень красивым мужчиной. Его глаза были цвета лесного ореха, как у льва — наполовину коричневые, наполовину зеленые, как цвет травы весной в саванне. У него была густая копна темных волос. Мой отец был очень свободным человеком, Казановой, который наслаждался женщинами, курением и алкоголем. Он всегда был хорошо одет — в брюки и рубашку. Единственное, когда я видел его в шортах — это в спортивной одежде, когда он играл в теннис, футбол или крикет. Он был опытным спортсменом, играл в бейсбол и боулинг на траве.

Моя мать, Берил Юнис, была сногсшибательной женщиной ростом метр шестьдесят семь. У нее были волнистые темные волосы, прямой нос, по-настоящему красивые зубы и темно-карие глаза; вот откуда у меня такие глаза. Она была старшей из трех дочерей. Она очень элегантно одевалась, и я помню нарядные юбки, которые она надевала на работу в качестве бухгалтера обувного магазина. Она была очень хороша в своем деле и позже открыла два собственных обувных магазина в Булавайо.

Моя семья была огромной. У меня было более 70 двоюродных братьев и сестер, чьи корни тянулись через колониальное прошлое Южной Африки. Многие из них сражались по разные стороны во время Бурской войны, за шесть десятилетий до моего рождения. Мой отец родился в Трансваале и был гордым буром. Моя мать происходила от валлийского фузилера, который вместе со своей женой, моей прабабушкой, служил в Кейптаунском замке во время англо-бурской войны. Она была родом с острова Святой Елены. Она родила моего дедушку, Эдварда Эрнеста Баннинга, в Кейптаунском замке, и поскольку он был признан «родной землей», это давало мне и моим братьям и сестрам право на британское гражданство.

Уехав в Родезию, мы три месяца жили в Синойе (ныне Чинхойи), а затем переехали в Солсбери, столицу страны, которая теперь называется Хараре. Мы, включая моих бабушку и дедушку, жили в двух квартирах с садом на Бейкер-авеню, которая сегодня называется проспектом Нельсона Манделы. Я был средним ребенком, поэтому рано понял, что должен сам за себя постоять. Моя мама стала родительницей в 28 лет и крепко привязалась к своему первенцу, моей сестре Жаклин Бриджет. Через два года появился я, а еще через восемь лет после меня — мой брат Марк Эдвард, который был маленьким ребенком моей мамы на протяжении всего нашего детства. Мама, конечно, обращалась к нам по первому и среднему имени, только когда мы попадали в беду. Я и сейчас слышу ее: «Иди сюда, Жаклин Бриджет...» Это стало характерной чертой нашего детства.

Моим первым языком был африкаанс, и до семи лет я не говорил ни на каком другом. В доме мы говорили только на африкаанс, так как мой отец-африканер не разрешал нам говорить по-английски. Таково было его правило. Моя мама, напротив, была англоговорящей, поэтому, когда мы пошли в школу, правило изменилось, и она разрешила нам говорить по-английски дома. После этого я не слишком часто говорил на африкаанс. Я до сих пор помню его, хотя уже немного подзабыл.

Когда мне было шесть лет, мы переехали в другую квартиру. Здесь всегда витали одни и те же запахи: торговцы готовили милес, или кукурузную кашу, на обочине дороги на костровой бочке в темноте или варили в больших кастрюлях. Этот запах и запах дров всегда возвращают меня в Родезию и мои первые годы жизни.

Мне нравилась эта суета. Авеню, пригород Солсбери, где мы жили, был очень американизированным местом. Улицы были с односторонним движением, а проспекты шли в другую сторону по дорожной схеме, как в Нью-Йорке. Все улицы идут с востока на запад, а проспекты — с севера на юг. Город очень красив весной из-за деревьев жакаранда. Октябрь, разгар весны в южном полушарии, всегда был лучшим месяцем для осмотра Солсбери, так как аллеи, ведущие к центру города, покрыты пурпурными цветами.

К югу от города находился поселок Читунгвиза. На западе находилась Аркадия — промышленный район города и основной район проживания чернокожих. На севере находилась гора Плезант, а на востоке — конно-спортивная трасса Борроудейл. Самые красивые дома находились на северо-востоке. Мы жили за городом, на южной стороне. Так было до тех пор, пока у моего отца не развилась болезнь Бюргера — воспаление артерий и вен, связанное с курением. Боль, вызванная ограниченным поступлением крови к ногам, беспокоила его, поэтому он отправился в Южную Африку, чтобы сделать операцию, когда мне было семь лет. Моя мама решила, что мы все вернемся в Южную Африку вместе с ним, и мы поселились в Бенони, старом золотодобывающем городке за пределами Йоханнесбурга, известном своими озерами и конюшнями для лошадей.

Меня зачислили в младшую английскую школу Ринфилд, и это означало, что я смогу играть в футбол. В Бенони была младшая школа африкаанс и младшая английская школа, и, несмотря на то, что до этого момента я говорил только на африкаанс, я начал ходить в английскую школу, что оказалось жизненно важным для моей футбольной карьеры. Если бы я пошел в школу африкаанс, то вместо этого играл бы в регби.

Мы прожили в Бенони около восемнадцати месяцев, и наш район был настоящим рабочим районом, с домами-бунгало. За нашим двором было большое поле, которое мы должны были пересекать по дороге в школу. Единственная проблема заключалась в том, что на этом поле было полно синих журавлей, и если синий журавль был больше тебя, он преследовал тебя по полю и пытался клюнуть. Единственным способом предотвратить нападение было либо носить с собой метлу, либо быстро вырасти.

ПОСЛЕ ОПЕРАЦИИ И ВОССТАНОВЛЕНИЯ МОЕГО ОТЦА МЫ ВЕРНУЛИСЬ в Родезию. Спортивный клуб Рэйлтон стал центром нашей общественной жизни. В клубе можно было поиграть в теннис, снукер, футбол, бейсбол, боулинг на траве и хоккей. В течение недели для всей семьи это стало обычным делом: работа или школа, а затем вечер в спортивном клубе. Мы бывали там и по выходным, вырываясь в воскресенье только на ужин в три часа дня. Даже сейчас, когда я думаю о своей маме, я представляю ее одетой в белое, потому что белый цвет был цветом ее спортивной экипировки. Она выглядела как врач. Она была очень занята и много работала, а потом отдыхала в спортивном клубе, ведь она была такой же спортивной, как и мой папа. Благодаря тому, что клуб находится за углом от нашего дома, моим родителям было легко заниматься спортом.

В субботу игры были соревновательными, и разные виды спорта проходили одновременно. Мой папа играл в футбол, а мама — в хоккей. В маминой хоккейной команде запасные игроки присматривали за моей сестрой Жаклин в сторонке, а я, будучи совсем маленьким, был «привязан» к земле за отцом. Как вратарь он был моим героем. Я наблюдал за ним снова и снова, изучая его. Я наблюдал за игрой других родезийских вратарей, которые соревновались с моим отцом, но никто из них не был так хорош, как он. Только когда отец познакомил меня с фильмом о Льве Яшине, великом вратаре Советского Союза, я понял, что мой отец на самом деле не был самым великим вратарем в мире.

У НАС БЫЛ СЛУГА ПО ИМЕНИ ЛЮМИК. Он и его семья жили в маленьком домике в глубине сада, который назывался «киа». Это была скорее бетонная хижина с гофрированной крышей. Когда шел дождь, металл издавал невероятный шум.

У Люмика было два сына, которых звали Фанвэр и Гордон. После школы я ходил к ним и ел вместе с ними, и так я узнал много нового о культуре родезийских чернокожих. Люмик готовил для нашей семьи, потому что моя мама постоянно была на работе. Ему давали указания, что купить, а обычные африканские мальчики готовили рагу. Так что это было рагу. Он готовил тушеную рыбу, тушеную говядину или тушеную свинину с луком и чесноком. Позже отчим научил Люмика готовить гуляш. Всякий раз, когда я приходил к Люмику в киа в обеденный перерыв, на каждого из нас приходилось по полбуханки хлеба и по одной бутылке кока-колы, и именно это мы и ели — хлеб и кока-колу. На ужин он говорил: «О, у нас есть что-то особенное на ужин». Еще рагу? «Да...»

Мы считали Люмика почти членом нашей семьи. Когда мы уезжали в Бенони, он плакал, и мы все были одинаково опечалены. Он, конечно, не смог присоединиться к нам из-за строгих законов Южной Африки об апартеиде.

Родезия была не совсем государством апартеида, но там существовала расовая сегрегация, и в школе нас учили, что между белыми и черными есть фундаментальное различие, что мы выше. Интеграция не поощрялась.

Возможно, ситуация в Родезии имела больше общего с американским глубоким Югом, чем с тем, что происходило по ту сторону границы в Южной Африке: африканцев не принимали в барах и ресторанах для белых. В кинотеатрах чернокожий мог показать белому человеку место, но не садиться на него сам. Правила пользования общественным транспортом действуют по аналогичной схеме. В Родезии белые и черные могли сидеть в одних и тех же автобусах, но белые сидели впереди, а черные — сзади. В Южной Африке были белые автобусы и черные автобусы. В Родезии стандарты в белых школах были гораздо выше, чем в черных, а это значит, что социальное и экономическое разделение со временем усиливалось. Но если у чернокожих родителей было достаточно денег, чтобы отправить одного из своих детей в хорошую школу, туда можно было поступить — в отличие от Южной Африки, где разделение влияло на все сферы жизни.

У меня не было выбора, где родиться и воспитываться, и я не знал ничего лучшего. Это воспринималось как норма. Вид Люмика и его детей, у которых, по сути, не было никаких вещей, не был для меня шоком, потому что я больше ничего не знал. Только позже, благодаря путешествиям и опыту, я понял, что все это было неправильно.

«СОБИРАЙТЕ ВЕЩИ, МЫ УЕЗЖАЕМ!»

Однажды мама неожиданно сообщила нам новость, которая навсегда изменила нашу семью. Без всякого предупреждения мой отец решил, что ему нужна новая жизнь, и покинул нас. Он встретил другую. Мне было десять, моему младшему брату Марку — два, а сестре — двенадцать.

Как бы ни было велико наше потрясение, я знал, что у моих матери и отца не все гладко. Он устраивал дикие вечеринки с хоккейными и футбольными командами в спортивном клубе. Они ссорились. Он пил и курил, хотя врачи запрещали ему это делать из-за болезни Бюргера. Однажды я услышал, как мама сказала: «Если тебе нужна эта женщина, иди...»

После того как мои родители разошлись, я внезапно превратился в отца для своего брата. Я должен был за ним присматривать. Я менял ему подгузники. Это были полотенцеобразные подгузники старого образца, которые нужно сложить и закрепить булавкой с каждой стороны, чтобы все было на месте.

Моя мама была единственной, кто развелся в своей семье, поэтому для нее это было непростое время. Она выросла католичкой, и для нее было компромиссом, когда она решила выйти замуж за моего отца, голландского реформиста-африканера. Попытка найти место, где они могли бы пожениться, оказалась непростой задачей. Ей оказалось проще перейти в англиканство, и они поженились как англиканцы.

Осознание того, что моя мать была такой сильной в столь юном возрасте, открыло мне глаза. Другие женщины всегда стекались вокруг моего отца, и он переступил черту. Он не просто пил пиво. Он курил марихуану, и, возможно, были и другие вещи, которые не нравились моей матери. Видя, как тяжело приходится моей матери, как ей приходится бороться за новый дом, чтобы жить в нем, я впервые в жизни испытал настоящее разочарование. Но она была очень решительно настроена, желая продолжать с тем же энтузиазмом, что и раньше. Трех детей нужно было накормить, одеть и отдать в школу. Она взяла себя в руки и стала нашим героем.

Мы отправились в дом Дэйва Кроммера. Он был моим другом из спортивного клуба и научил меня играть в крикет. Он был намного старше моей мамы, и я знал его как «дядюшка». Он выделил моей матери две спальни в своем доме, чтобы мы могли сводить концы с концами — из-за отъезда отца она осталась без средств к существованию и не могла позволить себе квартиру, в которой мы жили. Дэйв был вдовцом, поэтому он взял мою маму к себе. Он играл в крикет за сборную Родезии в качестве спинбоулера и спросил меня, на какой позиции я играл. Я сказал ему, что был игроком, охраняющим воротца и бэтсменом. Он направлял меня, и моя игра в крикет значительно улучшилась. Дэйв был фантастическим человеком. Его доброта показала мне, что не все мужчины такие, как мой отец.

Постепенно моя мама смогла откладывать деньги, работая бухгалтером. Получение новой квартиры было знаком того, что она снова встала на ноги. Это был белый бетонный дуплекс в районе Авеню: Ливингстон-авеню, 99. Внизу была гостиная слева и балкон, с которого открывался вид на улицу прямо перед тобой. Наверху находились главная спальня и три спальни поменьше, а также душ и ванная комната. Моя мама украшала квартиру, у нее было много растений, что придавало ей яркость и домашний уют.

Квартира находилась всего в 200 метрах от моей начальной школы, школы Дэвида Ливингстона. Сейчас это черный район, но тогда это был средне-бедный и полностью белый район.

К несчастью для Люмика, нашего слуги, ему больше негде было жить, потому что на улице у многоквартирного дома не было места. В итоге он поселился в нескольких кварталах от дома у друга и каждый день ездил на работу на велосипеде.

Вокруг было много детей, и мы играли на улицах. Мы залезали в водосточные трубы под дорогами. Там были крысы, змеи и другие существа. Некоторые беспризорники моего возраста спали там, если не было дождя, когда трубы быстро наполнялись водой.

Когда я ходил в младшую школу, у меня была только одна пара обуви, поэтому, когда я приходил домой, Люмик снимал с меня ботинки: «Так, на улицу, босиком!» Это делалось для того, чтобы сохранить их для школы или какого-нибудь особого случая, например, когда мы ехали в город. Это означало играть в футбол босиком, ходить на спортивную площадку босиком, ездить на велосипеде босиком. Хотя со временем, когда я начал играть по-настоящему, мама купила мне пару футбольных бутс. Поэтому мое детство прошло в основном босиком.

Мои родители по-прежнему ходили в один и тот же спортивный клуб, по-прежнему пили в одном и том же баре — но по разные стороны зала. Спортивный клуб Рэйлтона теперь находился в десяти минутах езды на велосипеде. Мне надо было проехать по улицам, где за велосипедом гонялись собаки. Нужно было тщательно выбирать маршрут. Однажды доберман укусил меня и получил хорошую взбучку бейсбольной битой, когда его зубы вонзились мне в ногу.

Пока мне не разрешили пить в возрасте восемнадцати лет, я ждал у бара спортивного клуба и играл в бассейне, надеясь, что отец выйдет и поговорит со мной, ведь он никогда не навещал нас в нашем новом доме. Но мой старик так и не вышел. Позже, когда я стал достаточно взрослым, чтобы заходить в бар, разговоры были короткими. Я отчаянно хотел увидеть его подольше, я скучал по нему, как любой человек скучал бы по своему отцу. Но он не задерживался со мной надолго и довольно скоро возвращался к своей игре в снукер или уходил на работу.

Несмотря на то, что я хотел, чтобы он присутствовал в моей жизни, я также злился, что он оставил нас. Он был для меня примером для подражания и героем. Он подвел нас. Мой младший брат был слишком мал, чтобы оценить последствия, но мы с сестрой чувствовали пустоту. Мы отреагировали на это восстанием.

2. Бегство из дома

КОГДА МНЕ БЫЛО ТРИНАДЦАТЬ ЛЕТ, У МОЕЙ МАТЕРИ ПОЯВИЛСЯ НОВЫЙ парень, и он мне не понравился. Они вращались в одном кругу друзей в спортивном клубе. Он был затворником, сидел в одиночестве, а моя мать, будучи моей матерью, ходила и разговаривала с ним, потому что она была заботливой. У него были темные волосы, очки в оправе, среднее телосложение; он был средним спортсменом и одевался как офисный работник. Я злился, потому что она встречалась с мужчиной, c которым я не хотел ее видеть; тем временем мой отец женился на новой женщине, Рене, и завел вторую семью, поселившись в маленькой фермерской общине в Восточном нагорье, недалеко от границы с Мозамбиком.

Спустя столько лет я понимаю, что в то время моей матери было очень плохо. У нее было трое детей. Моей сестре было пятнадцать, и она вот-вот должна была забеременеть. Мне было тринадцать, и я впервые столкнулся с потоком гормонов, через который проходят мальчики-подростки. Я, конечно, этого не замечал. Вместо этого я подумал: «Эй, я ухожу отсюда».

В одиннадцать тридцать вечера в пятницу я вернулся из спортивного клуба и решил написать записку, положив ее на мамину кровать, пока она спала. Я спустился по водосточной трубе, вышел на главную дорогу и поехал оттуда автостопом, сел на автобус, которым пользовались чернокожие, потом на такси, которое в итоге доставило меня за 230 километров в Иньязуру, где жил мой отец.

Меня встретили совсем не так, как я ожидал. Рене, новая жена моего отца, открыла дверь в 3:30 утра. «Вот твоя кровать», — сказала она. Через несколько часов в комнату с криком ворвался отец: «Вставай!» На улице он привязал меня к дереву и шестью ударами шланга по заду избивал меня, говоря слова, которые я никогда не забуду: «Никогда больше не поступай так со своей матерью! Твоя мать принесла тебя в этот мир. Я помог, но твоя мать — единственная, к кому ты больше никогда не проявишь неуважения». Так и оказалось. Эти слова до сих пор со мной.

Это был не первый раз, когда я подвергался телесным наказаниям со стороны отца. Побои были его способом, но только если мы были очень непослушными. Нас воспитывали с помощью трости или ремня. «Подойди к моему шкафу и выбери ремень, которым тебя будут бить, — предупреждал он. Ты получишь четыре удара по заднице». К числу вещей, за которые полагалось избиение, относились ложь и не присутствие дома в комендантский час. Как только на улице загорались огни, у тебя было десять минут на то, чтобы вернуться, иначе ты бы выбирал ремень. Сегодня это может шокировать некоторых родителей, но мы росли именно так. Мой отец был родом из семьи, где такие наказания были обычным делом. Его семья была шахтерами и разнорабочими.

В школе правила были те же. Если ты не сделал домашнее задание, тебя вызывали в кабинет директора, где девочки получали шлепок по рукам, а мальчики — по заду, только в десять раз сильнее.

Другой тактикой было унижение. В понедельник утром тебя вызовут на собрание перед школой. Директор стоял там и говорил: «Так, после собрания я хотел бы видеть мистера Брюса Гроббелара у себя в кабинете». Там наказание будет постепенно увеличиваться от двух ударов тростью до шести. Как только ты добирался до шести, то после их всегда оказывалось шесть — вне зависимости от нарушения. Трость оставляла рубцы, и если мама видела рубцы и обнаруживала, что я плохо себя вел и был наказан директором школы, она тоже наказывала меня. «Так, возьми ремень!», — и она била меня прямо по ране, в наказание за то, что я был наказан. Двойной удар!

В академическом плане мои способности соответствовали тому спортивному направлению, которое я выбрал. Как вратарь ты должен хорошо разбираться в геометрии — измерять расстояния и углы. Ты должен правильно рассчитывать расстояния. К счастью, у меня всегда были хорошие способности к математике. Математика была моим любимым предметом, а также география и история. Ты должен знать, что произошло в прошлом, чтобы сделать мир таким, какой он есть сегодня. Ты должен знать историю своей семьи, потому что именно она тебя и формирует.

Моя мать была из кочевой семьи. Ее отец участвовал во Второй мировой войне, а мой прадед, разумеется, служил во время англо-бурской войны в рядах фузилеров и был расквартирован в Кейптауне, где родился мой дед. Дедушка играл на саксофоне и тромбоне, и когда цирк Босуэлла Уилки отправлялся на гастроли, он ездил с ними, играя в оркестре. С ним поехала моя бабушка и ее дочери, моя мама была старшей из трех сестер. Семья моей матери путешествовала по миру, и если им где-то нравилось, они останавливались. Я был немного похож на него: футбольный цыган. Несмотря на то что игра диктовала, где мне надолго поселиться, я не боялся переездов.

Для меня школа стала по-настоящему интересной, когда я занялся спортом. Я занимался легкой атлетикой и плаванием, играл в регби и баскетбол. Но футбол всегда был в приоритете — даже перед школьными делами. Когда в четырнадцать лет я записался в команду «Солсбери Кэллис», мне иногда приходилось прогуливать школу, чтобы играть за них, так как добираться на выездные матчи приходилось довольно далеко. К счастью, в то время мне платили за игры, так что вызов в кабинет, чтобы отшлепать по заду за пропущенные уроки, был немного более терпимым.

ЕЩЕ БОЛЬШАЯ БОЛЬ БЫЛА ВПЕРЕДИ. После того как я сбежал, моя мама сказала своему новому парню, что он не тот, кто ей нужен. Они встречались полгода. Так что человек, который мне не нравился, исчез. Его не стало. Я не придавал этому значения, пока много лет спустя мама не рассказала мне, что произошло на самом деле. Убитый ее отказом, через несколько недель он застрелился. Моей матери было так тяжело жить с этим.

Тем временем мой отец по-прежнему работал на железной дороге. Он был трудолюбив и занимался спортом, но проблемы со здоровьем стали его подводить.

Тем не менее, его страсть к футболу осталась. Я помню, как он уговаривал меня пойти посмотреть игру, в которой участвовала местная полиция в Ясуре. Я запомнил ее потому, что рядом с полем были заросли кустарника. Когда появился лев, все разбежались и запрыгнули в автобус, перевозивший команду гостей. Некоторые сидели на крыше. Лев был укрощен метким выстрелом с транквилизатором, после чего игра возобновилась.

После моего неожиданного появления на пороге отцовского дома после побега из дома я провел с ним несколько дней каникул, а затем он отдал меня в школу-интернат в Умтали, которая теперь называется Мутаре, прямо на границе с Мозамбиком.

Через шесть недель пребывания в школе я пожелтел. Это была желтуха. Меня отправили обратно к отцу и мачехе. Хотя желтуха не заразна, к сожалению, мой отец не разбирался в медицине, поэтому меня оставили спать на крыльце. Все мое тело было охвачено болью. Пришел врач, сделал мне укол и велел пить много жидкости — я пил апельсиновый сок. Я не ходил в школу около трех недель, а когда мне стало лучше, отец посадил меня на поезд до дома матери в Солсбери, где меня забрал мамин друг Дэнис Дэвис. Он отвез меня в больницу, меня осмотрели и убедились, что со мной все в порядке, а затем он отвез меня домой, где меня ждала мама. Я разочаровал ее? Да, скорее всего. Когда тебе тринадцать лет и ты оставляешь сообщение, в котором объясняешь, что сбежал жить к отцу, это должно быть больно. И все же она простила меня, как это делают хорошие родители.

Я вернулся в свою старую школу, и там все было по-старому. Я проезжал на велосипеде восемь километров до тренировки и еще восемь обратно. Жаклин, моя пятнадцатилетняя сестра, стала родительницей в тот же период и вскоре после этого вышла замуж за своего парня, Джо Роя, певца рок-группы. Ему понравилась мормонская вера — он был так называемым «буш-мормоном», то есть курил, пил, матерился и ходил в церковь, когда чувствовал себя виноватым. Он был длинноволосым хиппи, играл на гитаре и пел вместе со своей сестрой Банни в барах в окрестностях Солсбери, таких как Le Coq d’Or и La Boheme. Он был не из тех, кого одобрила бы моя семья, но что они знали? Сегодня, спустя почти пятьдесят лет, он по-прежнему счастлив в браке с моей сестрой, а его рок-н-ролльные дни давно позади. Сейчас он епископ в мормонской церкви.

Тогда, с беременной дочерью, плаксивым сыном и малышом, это означало большую нагрузку и стресс для моей мамы. Быть родителем-одиночкой в Родезии было нелегко, но она справилась с этой задачей. Она продолжала жить своей жизнью, а ее дружба с Денисом стала чем-то большим. Внешне Денис Дэвис был немного похож на Боба Пейсли: светло-коричневые волосы с проседью, зачесанные на одну сторону. Он любил работать с грузовиками, был механиком, имел сына и двух дочерей от предыдущего брака и оказался одним из самых приятных парней, которых только можно было встретить. Только после того, как моя мама сошлась с Денисом, все успокоилось. Он оказал на меня огромное стабилизирующее влияние. Наконец мой гнев утих. Я должен был стать мужчиной в доме до того, как он присоединился к нам, и это было непросто.

Однажды, вернувшись с игры в крикет за команду «Маунт Плезант», одетый во все белое, я обнаружил пустой дом. Я пошел в заднюю часть сада, чтобы спросить у Люмика, где моя семья. «Не волнуйся, они скоро вернутся домой. Иди и переоденься в эту одежду», — сказал он. Он подарил мне красивую рубашку, шорты, длинные носки и туфли.

— Что ты имеешь в виду? Это хорошая одежда.

— Да, твоя мама велела мне одеть тебя в эту одежду.

— Куда мы идем?

— Не волнуйся, твоя мама скоро придет.

В следующую минуту в дверь вошла моя сестра с Джиллиан, дочерью Дениса и ее лучшей школьной подругой, и они были нарядно одеты.

— Жаль, что ты пропустил это, Брюс.

— Что значит «пропустил»?

— О, — говорит Джилл, — твоя мать только что вышла замуж за моего отца!

Вошла моя мама.

— Привет, мам.

Она поворачивается и с улыбкой говорит:

— Познакомься с твоим новым папой!

— О, как мило; ты даже не сказала мне.

Денис сказал:

— С чего бы нам было хотеть рассказывать тебе об этом? Мы знали, что тебе нужно играть в крикет, и мы позволили тебе играть. Как ты там, кстати?

— Мы победили.

— Молодец!

Мы сели в машину и поехали в спортивный клуб Рэйлтон, чтобы выпить и отпраздновать. Мне только исполнилось четырнадцать, когда Денис и мама поженились. Пока я играл в крикет, все остальные дети были рядом, но я не возражал. Мне показалось это забавным, и я рассмеялся, потому что я был счастлив от победы в крикетном матче, а когда вернулся, у меня появился новый папа.

Я ВЫРОС, ИМЕЯ МНОГО СВОБОДЫ И ОТВЕТСТВЕННОСТИ. Я также был в отличной физической форме. Я проезжал на велосипеде восемь километров до школы, восемь обратно, а потом еще шестнадцать туда и обратно, если в этот день проходил спортивный матч.

Спорт поглотил меня. Я любил свой спорт и преуспевал во всем. Я был одержим спортом, потому что он давал мне свободу и не позволял оказаться на улице. Если у тебя было мало денег, воровство и наркотики были обычным делом. Некоторые друзья в моем районе начали курить, пить и принимать марихуану, дагга — так ее называют на местном сленге. В детстве мне предлагали всевозможные наркотики. Я никогда не принимал их, только когда служил в армии, чтобы не заснуть. Некоторые друзья, которых я знаю уже долгое-долгое время, сейчас не очень хорошо себя чувствуют, потому что пошли по ложному пути, будучи подростками.

Мама была основой нашей семьи. Она помогала нам быть вместе и оставаться в здравом уме. В противном случае мы могли бы сойти с рельсов и наделать глупостей, как многие дети в округе. К счастью, мы вели обычную жизнь, и я хотел ходить только в спортивные клубы.

В спорте мне никогда не давали ничего легкого, и стандарты были в целом высокими. Олвин Пичаник, который впоследствии стал почетным пожизненным президентом сборной Зимбабве по крикету, был отборщиком юношеской национальной сборной по крикету. Он сказал мне: «Молодой человек, мы поедем играть в Северный Трансвааль; я возьму тебя с собой. Ты мой игрок, охраняющий воротца, но я хочу спросить тебя, можешь ли ты выйти тринадцатым, потому что я хочу дать шанс другому молодому человеку в качестве воротчика». Его звали Дэвид Хоутон.

В дальнейшем Дэвид стал капитаном Зимбабве в тест-формате и сделал высококлассную тренерскую карьеру в Англии. Тогда он был круглолицым, пухленьким парнишкой, из тех, когда ты видишь паренька, думаешь: «О, он не умеет бегать». Но в итоге он стал играть и вратарем, и игроком, охраняющим воротца, и на обеих позициях был хорош. Мы ехали на поезде из Солсбери до Претории. Путешествие заняло две ночи. Это была действительно захватывающая часть. Тем более что в поезде ехали и девушки из младшей хоккейной команды. Однако между нашим и их вагонами поставили обеденный отсек, так что добраться до них было невозможно — разве что залезть на крышу...

Пичаник был легендой. Он был боссом, увидел что-то в Дэвиде Хоутоне и позволил ему играть вместо меня. Поэтому, когда мы приехали туда, у нас было три игры; Дэвид играл в двух из них за столбиками, а я — в одной, просто чтобы попытаться уравнять шансы.

Благодаря своей страсти я уже в юном возрасте получил место в национальной сборной по трем видам спорта. В регби я был самым молодым флай-хавом в школе. В четырнадцать лет я играл против шестнадцати- и семнадцатилетних. Они знали, что я играю в крикет за сборную, поэтому знали, что я могу играть и в бейсбол. Мне нравилась эта игра, и она дала мне возможность объездить весь юг Африки; я представлял свою провинцию, а затем Родезию в мини-серии против ЮАР. Я был тем надоедливым ребенком в классе, который лучше всех остальных умел играть в любую игру. Позже мне предложили стипендию для игры в бейсбол в США, в колледже Норт-Адамс в Массачусетсе, но это было уже после того, как я ушел из армии и посвятил свое будущее третьему виду спорта, в котором я представлял Родезию — футболу.

ВЕЧЕРАМИ Я ПРОБИРАЛСЯ НА ПОЛЕ МОЕЙ старой начальной школы, Дэвида Ливингстона, и играл там в футбол, так как у них были настоящие ворота. Как-то раз я дурачился с двумя своими приятелями, маленьким парнем по имени Джон Войт и еще одним юнцом по имени Марк Чепмен. На дальней стороне поля, через дорогу, стояла машина.

Мы играли уже целый час, а машина все не двигалась с места. У нас был перерыв на водопой, а когда мы возобновили игру, то увидели, как мужчина в белой рубашке и черных брюках перелез через ограду школьной площадки и прошел по футбольному полю. Когда он подошел к нам, то сказал: «Простите, молодой человек, можно вас на пару слов?». Я думал, что у нас будут неприятности; я думал, что это учитель, который запрещает нам играть на школьных полях. Но он сказал: «Послушайте, молодой человек, я бы хотел, чтобы вы пришли и играли за «Солсбери Кэллис»».

Это оказался Дэйв Рассел, шотландец, тренировавший команду «Солсбери Кэллис» до 14 лет. «Солсбери Кэллис» был единственным белым профессиональным клубом в Национальной лиге Родезии, самой качественной лиге в стране на тот момент. Все они были белыми и практически все — шотландцами, но их участие в матчах против команд чернокожих и цветных демонстрировало, как в этот период начинают разрушаться расовые барьеры. («Цветные» — это название, используемое для обозначения людей смешанной расы на юге Африки; это отдельная этническая группа, происхождение которой связано со смешанными браками между женщинами койсанов и европейскими поселенцами в XVII веке). Соревнуясь в белых лигах, они выиграли все, что только можно было выиграть, поэтому решили бросить себе вызов и перейти в черную лигу.

Мне было четырнадцать лет, и я ответил:

— Не думаю, что моя мама позволит мне это.

— Где вы живете? Я сейчас же поеду и спрошу твою маму.

— Прямо по дороге — Ливингстон-авеню, номер девяносто девять; встретимся там.

Я сел на свой велосипед, двое других парней сели на свои, мы проехали через территорию школы, выехали из ворот, спустились вниз по дороге, и, конечно, он припарковался у дома 99 по Ливингстон-авеню. Я привел его и сказал:

— Мама, этот джентльмен хочет поговорить с тобой, пожалуйста.

— Я бы хотел, чтобы ваш сын приехал играть за команду «Солсбери Кэллис».

— Это футбольная команда? — ответила она.

— Да, я наблюдал за вашим сыном и думаю, что он очень хорош.

— Я не могу позволить себе оплачивать его обучение в «Солсбери Кэллис». Он играет в футбол за Рейлтон, а там мы не платим.

— Нет, не беспокойтесь о его оплате; я заплачу за него. Я хочу, чтобы он приехал и играл за «Солсбери Кэллис».

Только когда клуб пообещал оплатить членский взнос и расходы на поездки на матчи плюс два доллара за каждую победу и один за ничью, она согласилась. Мои глаза выпучились: для четырнадцатилетнего подростка это были немалые деньги.

Так я начал свой путь в профессиональный футбол. Когда я пришел на свою первую тренировку, там было знакомое круглое лицо вратаря, играющего за команду до 16 лет: Дэвид Хоутон, мой товарищ по крикету. Тот самый парень, с которым я ездил в Преторию играть в крикет за Родезию, мальчик, которому Олвин Пичаник дал шанс сыграть два матча из трех вместо меня, тоже был вратарем в команде «Солсбери Кэллис».

Мы тренировались во вторник и четверг, а в воскресенье утром, когда должна была состояться игра, Дэйв Рассел сказал: «Дэвид, ты выходишь из игры. Брюс Гроббелар, ты будешь играть в воротах».

Это был поворотный момент для обеих наших карьер: Дэвид стал игроком, охраняющим калитку сборной Родезии, а я — вратарем команды «Солсбери Кэллис». Это показывает, как судьба может сыграть роль в выборе пути.

Судьба заставила меня пойти по пути футбола, а не крикета. Я мог бы сделать карьеру и в крикете, но тогда я бы никогда не увидел все эти прекрасные места, в которых побывал благодаря футболу. С крикетом я бы застрял в Индии, Пакистане, Бангладеш, Шри-Ланке, Австралии, Новой Зеландии. Вот и все. С футболом я побывал везде, на всех этих волшебных островах — Каймановы острова, Сент-Китс, Тринидад и Тобаго, Маврикий, Мадагаскар. Я побывал везде. Так стал бы я что-то менять? Нет.

Через десять месяцев после того, как меня вывели из калитки и поставили в ворота, в возрасте всего четырнадцати лет и одиннадцати месяцев, я дебютировал в первой команде за «Солсбери Кэллис». В юниорских командах «Кэллис» в зависимости от возрастной группы посещаемость варьируется от 40 до 200 человек: чем выше возраст, тем больше интерес. Утром стартуют команды до 14 лет, в полдень — до 16 лет, а в 14 часов — до 18 лет, причем все они будут играть на одном поле стадиона. К тому времени, как первая команда начнет игру в конце дня, на стадионе будет присутствовать более 2000 человек.

Приглашаю вас в свой телеграм-канал, где переводы книг о футболе, спорте и не только...