Брюс Гроббелар. «Жизнь в джунглях. Автобиография» 30. Глубинка; 31. Футбольный суд века?

1. Привязанный к земле

2. Убегая из дома

3. Колдун

4. Лидер «палки»

5. Война в Южной Родезии

6. Спасенный футболом

7. Зеленая Мамба

8. Футбольный цыган

9. В «Ливерпуль» на спор за £1

10. На самой глубине

11. Принц-клоун

12. Дни матчей

13. Влюбляюсь

14. Европейская поездка

15. «Эвертон»

16. «Эйзел»

17. Природа вратарского мастерства

18. Менталитет победителя

19. «Хиллсборо»

20. Закрытие болезненной весны

21. Последний титул

22. Кенни уходит в отставку

23. Битва с Сунессом

24. «Саутгемптон»

25. Спецоперация

26. Винсент

27. Прослушан

28. Арестован

29. Облегчение

30. Глубинка

31. Футбольный суд века

32. Странствующий игрок

33. День сурка

34. Из тьмы на свет

35. Команда мечты

36. Изгнанник

37. Послесловие

Благодарности

Фотографии

30. Глубинка

ПРОДОЛЖАЮЩЕЕСЯ СУДЕБНОЕ РАЗБИРАТЕЛЬСТВО И ОБВИНЕНИЯ В МОЙ АДРЕС, КОТОРЫЕ ТАК И ОСТАЛИСЬ НЕРАЗРЕШЕННЫМИ, безусловно, повлияли на мою репутацию в футболе. Помимо насмешек фанатов, я обнаружил, что бывшие друзья и товарищи по команде не хотят связываться со мной — по крайней мере, до тех пор, пока я не очищу свое имя. Убеждение, что дыма без огня не бывает, пронизывало всю игру.

Это стало для меня еще более очевидным, когда я летом 1996 года искал новый клуб. Даже в возрасте почти 39 лет я знал, что все еще могу работать на самом высоком уровне или в большом клубе. И все же, когда я отправился в отпуск в Зимбабве, телефон продолжал молчать. Крупные клубы явно не хотели рисковать, связываясь с человеком, над которым висят эти обвинения и которому может грозить тюремный срок. Я могу понять такое отношение, потому что футбол — консервативная игра, и, сталкиваясь с противоречиями, люди, естественно, предпочитают занимать нейтральную позицию. Так уж сложилось, и я считаю это их потерей.

Звонил Нил Уорнок, менеджер клуба Второго дивизиона «Плимут Аргайл». Жизнь в третьем эшелоне английского футбола меня не привлекала — я все еще считал, что способен играть на более высоком уровне, — и, несмотря на уговоры Нила сделать меня единственным вратарем на «Хоум Парк», я не проявлял решимости. Он знал мою родословную, знал, что я собой представляю, и упорно преследовал меня. Поначалу я не решался и сказал ему, что подумаю об этом, пока буду в отъезде.

Когда уже подходил к концу наш семейный отпуск в Зимбабве, внезапно и совершенно неожиданно мне позвонил Алан Болл.

— Брюс, мне нужен новый вратарь, — сказал он мне. — У меня есть один немец — Айке Иммель, и он не может поймать муху в сахарнице. Он не может ничего поймать, потому что отбивает все, что на него летит. Так ты можешь перейти в «Манчестер Сити»?

Я был в восторге. Несмотря на то, что «Сити» опустился на ступень ниже, они по-прежнему оставались огромным клубом с замечательными болельщиками. Я вернусь на северо-запад, где мы прожили столько лет, и в третий раз буду работать с Аланом.

— Ты сможешь приехать в Манчестер завтра к десяти часам?

Я сел на ближайший самолет из Зимбабве и добрался до аэропорта Гатвик в шесть утра, а затем сел на рейс, который доставил меня в Манчестер в половине девятого.

Алан ждал меня, но новости были не очень хорошими.

— Ты попал в черный список, — сказал он мне.

— Я что? — спросил я.

— Кто-то из совета директоров сказал «нет». Мне очень жаль. Они не разрешают мне подписать тебя.

Болл ушел, а я остался один в аэропорту Манчестера, все еще без клуба, пролетев за ночь через весь мир в надежде, что найду его. И я подумал: что, черт возьми, мне теперь делать?

И я позвонил Нилу Уорноку, единственному человеку, который с самого начала пришел за мной.

— Нил, тебе все еще нужен вратарь? — спросил я.

— Да! Пожалуйста, приезжай в Бристоль к двум часам, потому что мы должны подписать контракт и передать его в ФА к трем.

— Без проблем.

Там же я взял напрокат машину, доехал до Бристоля, и мы сразу же подписали бумаги и отправили их в ФА. К позднему вечеру я стал игроком «Плимут Аргайл».

— Теперь ты новый игрок «Плимут Аргайл», — сказал мне Нил. Сегодня ты поедешь со мной в Плимут, я поселю тебя у себя дома, ты выспишься, а завтра у нас игра. Предсезонка. У тебя есть бутсы?

— Не волнуйся, у меня есть бутсы, — сказал я ему.

Он не сказал мне, кто будет соперником «Плимута» на следующий день: «Манчестер Сити» в товарищеском матче. Мало того, мы выиграли у них со счетом 1:0.

После игры я прошел в комнату отдыха директоров, подошел к Алану Боллу и пожал ему руку, сказав:

— Алан Болл, это тебе за то, что ты не подписал меня вчера.

Затем я обратился к директору администрации «Сити» Стиву Болеру. Если вы помните, несколькими годами ранее Болер хотел вложить в Mondoro £6 млн. из своих собственных денег, но я не пустил чек, потому что знал, что Крис Винсент заберет все эти деньги. Несмотря на этот удачный поворот, Болер не счел возможным поставить свое имя на моем контракте с «Сити»: связь с продолжающимся судебным процессом была слишком вредна для репутации клуба.

— А это вам, — сказал я, указывая на табло.

Это было самое лучшее чувство, когда моя игра говорит сама за себя — пусть даже это был всего лишь товарищеский матч.

Мое пребывание в Плимуте было приятным. Добираться было нелегко — три часа из Суррея в Девон — но мой друг Гарри Вейр, с которым я жил много лет назад, когда был в Дурбане, теперь жил в Торки, что совсем рядом, и я останавливался у него и его жены Аниты. По понедельникам и вторникам Нил Уорнок разрешал мне оставаться дома. Четыре дня работы, три дня отдыха.

Уорнок был прекрасным менеджером. Игрокам, которые играют за него, он, как правило, нравится. Тем, кто играет против, он, как правило, не нравится. Он такой, какой есть. Я считаю, что он один из лучших менеджеров за пределами высшей лиги, и история была к нему неблагосклонна. За свою карьеру он добился восьми повышений в классе, но по какой-то причине всякий раз, когда он выходил в Премьер-лигу, председатель совета директоров увольнял его. Мое мнение: он часто выводил клубы, которые не имели права играть в Премьер-лиге, к земле обетованной. Возможно, прыжок был слишком велик для клуба, а не для мистера Уорнока.

В «Плимуте» все эти годы дела шли не очень хорошо, и после четырех побед в лиге за пять месяцев в начале февраля председатель совета директоров Дэн Макколи уволил Уорнока и назначил на его место его многолетнего помощника Мика Джонса.

Мы закончили сезон на 19 месте, но никогда не были под серьезной угрозой вылета. Самым примечательным моментом в забытом сезоне стала так называемая битва при Солтергейте, когда мы встретились с «Честерфилдом» на их домашней арене. Несмотря на то, что в первом тайме Ронни Мауге был удален с поля за подкат двумя высоко поднятыми ногами, мы вели 2:1 за несколько минут до конца матча, когда игрок «Честерфилда» Даррен Карр в борьбе за мяч зацепил меня локтем. Пока я лежал на земле, началась настоящая драка с участием всех 19 полевых игроков. Вокруг меня был бокс. Когда порядок был восстановлен, четыре игрока — игроки «Честерфилда» Карр и Кевин Дэвис и игроки «Плимута» Тони Джеймс и Ричард Логан — были удалены с поля, что стало рекордом для Футбольной лиги. Рефери потерял контроль над игрой и принялся забрасывать карточками практически всех остальных, включая меня — а я-то был жертвой! У меня было сотрясение мозга, и последние две минуты я провел в оцепенении, находясь перед импровизированными 3-3-1.

31. Футбольный суд века?

ПЯТЕРЫМ ИЗ НАС ПРИШЛОСЬ ЖДАТЬ ЕЩЕ 18 МЕСЯЦЕВ, прежде чем наше дело было наконец рассмотрено. Это был январь 1997 года, 26 месяцев спустя после первых обвинений в газете Sun, но в футболе это была целая жизнь. Моя карьера в высшем свете подошла к концу. Ханс Сегерс также завершил свою карьеру в Премьер-лиге, а Джон Фашану и вовсе ушел из футбола.

Думаю, тот факт, что я оказался в «Плимуте», а не в высшем дивизионе или еще дальше по футбольной лестнице, отражает клеймо, которое теперь приклеилось к моему имени. Более крупные клубы не хотели рисковать мной в случае, если обвинения окажутся правдой. Я понимаю: если бы я был владельцем команды, в которой есть игрок, который мне нравится, но у которого есть такой шлейф, я бы с неохотой взял его в команду. С самого начала это был их проигрыш. Я мог бы перейти в «Манчестер Сити», но не перешел, потому что меня заклеймил председатель совета директоров. Я перешел в «Плимут», потому что Нил Уорнок был достаточно настойчив, чтобы преодолеть подобное сопротивление со стороны совета директоров. Позже я перешел с Нилом в «Олдхэм» и «Бери», потому что он видел мои качества как футболиста и как человека. Он видел победителя.

Это дело не должно было дойти до суда. Это было безумие. Не было никаких доказательств, кроме клубнички, расставленной Sun и их аферистом Крисом Винсентом. Практически все зависело от правдивости его показаний, но даже обвинение не могло скрыть своего недовольства.

«Большинство из вас, если не все, не испытывают особой симпатии к мистеру Винсенту, — сказал в своем вступительном слове королевский адвокат Короны Дэвид Калверт-Смит. — Его решение разоблачить господина Гроббелара было результатом деловой ссоры, а не желанием предотвратить коррупцию. Его решение разоблачить мистера Гроббелара через газету Sun, вместо того чтобы обратиться в полицейский участок, было результатом желания обогатиться и, несомненно, он надеется, что ему заплатят больше».

Винсент, сказал Калверт-Смит, не сделал «ничего», чтобы остановить так называемую коррупцию, в которой меня обвиняли, и был «счастлив извлекать выгоду из ее доходов». Более того, Винсент и сам «недавно был обвинен в серьезном преступлении. Это еще одна причина спросить себя, — сказал он, — прежде чем принять то, что говорит этот свидетель, мы должны очень внимательно посмотреть на него самого».

И это исходило от прокуратуры!

Позже судья охарактеризует Винсента как «абсолютно бесчестного мошенника». Но репутация звездного свидетеля Короны уже на этом этапе была разбита вдребезги. 21 марта 1995 года он был объявлен банкротом с долгами в £98 820,97, но дальше было еще хуже. В сентябре 1996 года, когда мы ожидали суда, Винсент обратился к Джону Фашану с просьбой предоставить ему £500 тыс. Взамен он не будет давать показания на предстоящем суде, а уйдет, по его словам, «туда, где Иисус не сможет меня найти». У представителя Фашану, который отвечал на звонок, хватило здравого смысла записать разговор и сразу же обратиться в полицию. На второй встрече, состоявшейся через несколько дней, Винсент при прослушке офицера полиции попросил £300 тыс. Его обвинили в попытке извратить ход правосудия и заключили под стражу в Винчестерскую тюрьму. Ирония всей этой печальной саги заключалась в том, что человек, придумавший все это дело, — «разоблачитель» — единственный, кто проведет какое-то время в тюрьме.

Я был в зале суда лишь однажды, когда мне было 12 лет и меня обвинили в краже вещей из магазина. Неприятно, когда тебя обвиняют в чем-либо в такой обстановке, даже если ты твердо уверен в своей невиновности. Тогда я и представить себе не мог, что в течение следующих пяти лет это место станет для меня настоящим домом.

Газета Sun назвала это дело «процессом века» и не сомневалась, что Корона добьется обвинительного приговора. Я знал, что невиновен, но убеждать в этом нужно было не меня, а двенадцать мужчин и женщин из числа присяжных. Однако, видя, как моя защита разгромила адвокатов Sun в деле о клевете — которое теперь было отложено до окончания уголовного процесса — я не сомневался, что у нас очень хорошие шансы.

Эти два направления аргументации Короны можно резюмировать следующим образом. У них были доказательства того, что крупные суммы денег переводились с Дальнего Востока на несвязанные банковские счета, контролируемые Джоном Фашану и Ричардом Лимом. У них также было досье с записями доказательств, касающихся того, как Sun заманивала меня в ловушку. Обвинение должно было соединить все точки и показать, что дальневосточные деньги использовались в целях договорных матчей. Однако суммы, выплаченные Лиму и Фашану, не имели ко мне никакого отношения, да и к футболу, насколько можно судить, тоже нет. У обоих мужчин были собственные значительные деловые интересы, к которым, вероятно, и относились эти деньги. Единственные деньги, которые я получил от обоих, были получены за несколько советов по ставкам, которые я по наивности дал Лиму.

В отсутствие веских доказательств преступного сговора у обвинения было две стратегии, которые они и использовали. Одной из них был эмоциональным аргументом: мы «осквернили» английский футбол и «предали» поколения детей, которые превозносили нас как героев. Это было надуманно, потому что все мы были невиновны. Другой причиной были «показания» Винсента, которого обвинение с самого начала назвало человеком, к которому присяжные должны были испытывать «мало симпатии» и который пытался «обогатиться», свалив меня. Все это было настолько абсурдно, что зашло так далеко.

На самом деле, в своем деле против трех других мужчин обвинение признало, что «у нас нет фигуры Винсента». У них были платежи, записи телефонных разговоров и проигранных «Уимблдоном» матчей, но больше ничего. «Можете ли вы сделать вывод, что деньги, телефонные звонки и матчи связаны между собой?» — спросил присяжных адвокат обвинителя.

Адвокатам других обвиняемых не потребовалось много времени, чтобы разрушить их аргументы. Рон Аткинсон, менеджер Фашану в «Астон Вилле», выступил в качестве свидетеля и очень хорошо отозвался об игроке, как и обо мне. Единственный свидетель того, что Фашану якобы передал мне наличные, категорически отверг любую возможность совершения подобной сделки. Суду были разъяснены деловые интересы и зарубежные партнеры Фашану и Лима, а также деловые отношения Фашану с Сегерсом. Они включали в себя инвестиции в магазины беспошлинной торговли в аэропортах, ремонт и перепродажу конфискованной недвижимости, а также торговлю подержанными автомобилями. Кроме того, они занимались прогнозированием футбольных матчей, но, кроме возможного нарушения правил ФА, в их действиях не было ничего предосудительного. Обвинение также не смогло доказать, что это так.

Затем они повернулись ко мне. Они расспрашивали меня о моих связях с Джоном Фашану и Ричардом Лимом, о которых я уже рассказывал, а затем о Крисе Винсенте. Вновь заговорили о печальном деле Mondoro, а затем речь зашла о событиях осени 1994 года.

«Как я уже говорил, он пришел как гром среди ясного неба. Сказал, что познакомился на Честерских скачках с людьми, которые любят делать ставки на беспроигрышных бегунов, и хотел узнать, не хочу ли я сдавать для них игры, — рассказал я суду о той первой судьбоносной встрече после нашего возвращения из Зимбабве. — Я впервые услышал об этом. Я сказал: «Ты, должно быть, глуп. Никто не может сдать игру. Ни один человек»».

То, что последовало за этим, объяснить гораздо сложнее. Впоследствии мы встретились в Саутгемптоне, и Винсент сказал мне, что может вернуть мои деньги, если я сдам матчи. Как объяснить мой образ инспектора Клюзо? Я сказал об этом суду: «Я подумал, что стоит согласиться и посмотреть на его реакцию, дать ему выговориться и выяснить все, что можно. Он сказал: «Ааа, я уверен, что ты наверняка пытался сдать матчи». Я подумал, почему бы не согласиться? Он упомянул игру с «Ньюкаслом». Я сказал, что, возможно, да».

Я честно признался суду в собственной глупости. Я не мог сказать ничего, кроме правды, какой бы неправдоподобной она ни казалась присяжным. «Я пытался завоевать его доверие», — сказал я. Это было правдой, но это было трудно объяснить. В итоге мой план заманить его в ловушку не сработал, зато его — сработал.

Обвинение показывало видеозаписи некоторых игр, чтобы доказать мою вину. Во время игры с «Манчестер Юнайтед», по поводу которой я блефовал, что проиграл £125 тыс., они показали кадры, на которых я выглядел подавленным в конце игры.

— Это лицо человека, который только что потерял кучу денег, мистер Гроббелар? — спросил адвокат обвинения.

— Это лицо человека, который пропустил три гола в свои ворота от одного из крупнейших соперников, — ответил я.

Большая часть так называемых доказательств обвинения — это записи телефонных разговоров. Кто кому и когда звонил. На самом деле звонки могли быть и часто были о чем угодно, и обвинение пыталось сделать выводы, основываясь на времени, когда они были связаны с играми. Они понятия не имели, по поводу чего были звонки, а я обычно не мог вспомнить — они ведь были по три-четыре года назад — хотя в одном я уверен: они никогда не были связаны с договорными матчами.

Тем не менее, были моменты, которые, я уверен, вызвали недоумение. Например, было откровение, что я хранил £25 тыс. в ящике для носков, что для многих людей было невероятной суммой денег. Но футбол в то время был доходным бизнесом. У меня были наличные, потому что, когда ты отправляешься в Африку, тебе приходится платить наличными, и тебе платят наличными. Ты выступаешь на ужине, тебе платят наличными. Мои сделки с производителями футбольных бутс и перчаток всегда заключались наполовину наличными, наполовину чеком — так было принято в те времена. Деньги месяцами и годами накапливались. Мой ящик с носками был очень глубоким! Так уж тогда была устроена игра.

Кроме того, я давно и глубоко убежден, что на случай непредвиденных обстоятельств необходимо иметь при себе наличные деньги — эта привычка появилась еще в юности. Отец моей первой девушки владел отелем «Фойерс», где я иногда подрабатывал, и он дал мне несколько очень хороших советов: «Не доверяй банкам». Когда я приходил в качестве бармена, чтобы сдать наличку, он направлял меня в тайное хранилище, спрятанное за фальшивым книжным шкафом. Он научился этому на собственном опыте, когда банк рухнул и он, потеряв все, был вынужден начинать все заново. Поэтому, где бы я ни был и где бы я ни находился, я всегда держу при себе запас наличных на случай непредсказуемых событий.

Люди из футбола тоже пришли мне на помощь. Алан Хансен и Боб Уилсон, два самых известных в то время эксперта в области телевидения, выступили в качестве свидетелей от моего имени. Джоки Хансен был моим капитаном, и я знал дочь Боба Уилсона — мы с ней участвовали в благотворительных мероприятиях — но самого Боба я не знал. Он был бесценным свидетелем, квалифицированно анализируя каждый гол или инцидент, который ставился под сомнение, и объясняя, почему плохая защита или выдающаяся игра нападающего оставляли мне практически никаких шансов на то, чтобы предотвратить гол. Алан Болл и Гордон Бэнкс тоже выступили в мою защиту. Алан, с которым я играл вместе и под его руководством — он назвал меня «образцовым профессионалом, который никогда не доставлял мне ни малейшего беспокойства» — и я тренировался с Гордоном в «Сток Сити», когда был игроком «Крю». Поддержка двух обладателей Кубка мира добавила авторитета и сразу же превзошла инсинуации и поливание грязью.

Все сводилось к доверию. Кому верить? Мне и моему, по общему признанию, надуманному плану по привлечению Винсента, или обвинению с его запутанным и разрозненным делом, которое в значительной степени опиралось на совпадения, эмоциональные аргументы и показания человека, не имевшего никакого авторитета. Обвинение не питало иллюзий по поводу Винсента. «Почти все нелицеприятные прилагательные на земле были использованы для его описания, — сказал прокурор обвинения, подводя итоги для присяжных. — Ваша задача — изучить его показания и решить, можно ли на их основании вынести обвинительный приговор».

Утром в понедельник 28 февраля 1997 года присяжные приступили к рассмотрению вердикта. Нас позвали обратно в 15:50 того же дня. Я встал рядом вместе с четырьмя другими подсудимыми, чтобы узнать, что присяжным нужно больше времени для изучения секретных видеозаписей.

Нас снова вызвали в 14:15 следующего дня. Нам снова сказали, что присяжные еще совещаются. Это было мучительно, но я верил, что они поступят правильно.

В 16:00 часов во вторник нас снова вызвали. Присяжные не смогли вынести вердикт, и, как добавил председатель, шансов договориться не было. После нескольких недель слушаний и многолетней подготовки мы должны были вернуться через несколько месяцев, чтобы наше дело рассмотрело новое жюри.

*

КОГДА В НАЧАЛЕ ИЮНЯ 1997 ГОДА МЫ СОБРАЛИСЬ В Винчестере, газеты и телевизионщики провели аналогию с переигровкой кубкового матча. Вот только в переигровке тактика и расстановка игроков отличаются, меняется темп и результат; ты же не ожидаешь, что в переигровке будет повторяться удар за ударом, подкат за подкатом — а именно так и произошло в Винчестерском коронном суде. Это было больше похоже на показ фильма другой аудитории.

Однако некоторые моменты все же отличались. На этот раз интерес СМИ был не столь высок. Журналистов стало меньше, а интерес общественности, похоже, снизился. Это не помешало некоторым членам жюри первого суда явиться в Винчестер, чтобы оказать мне и другим поддержку, после чего их быстро разогнала полиция, посчитав их присутствие неуместным. В то время я не знал об этом, но, возможно, это свидетельствует о том, что некоторые из них считают первый результат пародией на правосудие и что дело вообще не должно было дойти до суда, не говоря уже о повторном рассмотрении.

Немного изменилась и атака обвинения. На этот раз они сказали, что не будут пытаться доказать, что я намеренно пытался пропустить гол, что было необычной тактикой. «Вы утверждаете, что он брал деньги за сдачу матчей, но на самом деле вы не утверждаете, что он действительно сдавал матчи, — размышляет судья. — Если человек заключает коррупционное соглашение, как он может это сделать, если не собирается сдавать матч?»

Судья придирался на протяжении всего процесса, обнаруживая один за другим пробелы в аргументации обвинения. «В чем заключается ваше обвинение? Что вы хотите сказать? Каковы ваши аргументы?» — спросил он адвоката обвинения после одного особенно мучительного выступления. Это могло стать девизом всего дела.

В любом случае, судья умел просекать абсурдность того, с чем мы столкнулись, что, вероятно, сыграло нам на руку. Он также умел придать делу нужную перспективу. «Никто не был убит, никто не был ранен, никто не был изнасилован или подвергнут нападению, — сказал он, подводя итоги. — Ни один ребенок не подвергся насилию, никто не был ограблен. Тем не менее, обвинения серьезны как для подсудимых, так и для чести и репутации английского футбола».

У него также не было времени на Винсента, и он дал это понять присяжным. «Вы должны быть очень осторожны с Винсентом, — сказал он им. — Если кому и стоит не доверять, так это ему. Вам следует хорошенько подумать, прежде чем принять на веру хоть одно его слово, если оно не подтверждено кем-то еще. Вы должны рассмотреть дело, не полагаясь на слова Винсента, если они говорились только им. Такие люди могут винить только себя, если их защита будет проигнорирована».

В общей сложности на подведение итогов судья потратил три дня. Повторное судебное разбирательство продолжалось 42 дня. Когда присяжные были отправлены на совещание, мы ожидали быстрого вердикта. Присяжные отправились принимать решение в пятницу днем, и мы знали, что до выходных вердикт вряд ли будет вынесен. Прошел понедельник, и вторник. Потом среда.

В четверг произошло событие. Присяжные изучали запись, сделанную в номере отеля, где я ушел с двумя тысячами фунтов стерлингов наличными (которые затем были положены в бардачок машины). Оказалось, что стенограмма была неправильно расшифрована. Один из присяжных указал на то, что именно я отказался взять деньги. Согласно их анализу, расшифровка происходила именно так, а не иначе:

Винсент: «Хочешь понести это [конверт с деньгами]?»

Я: «Нет, нет, нет... это твое».

Винсент: «У меня нет пиджака, понеси его».

Это, конечно, мои воспоминания. Судья вызвал меня в свой кабинет, и я его поправил. Момент обсуждения, несомненно, имел решающее значение для дела. Если бы они знали об этом тогда, дело наверняка не дошло бы до суда. Как это было упущено за годы последующих проверок, я не знаю. Но так оно и было. Когда обвинению было заявлено, что имело место неправильное толкование, они вернулись и сказали, что присяжный «очень вероятно» был прав.

Наконец, в четверг днем, спустя неделю после начала, присяжные вынесли свой вердикт. Они совещались 26 часов 20 минут.

Председатель поднялся, и судья спросил, вынесли ли присяжные вердикт по делу Ричарда Лима по первому пункту. Вынесли, и решение было единогласным — невиновен.

Следующим был Джон Фашану: не виновен.

Затем Ханс Сегерс: не виновен.

Пункт второй: вынесли ли присяжные вердикт по делу Ричарда Лима? Вынесли, единогласное. Не виновен.

Джон Фашану? Не виновен.

А потом настала моя очередь. Я стоял прямо, стараясь не выдать ни малейшего намека на нервозность. А потом я услышал слова «Не виновен» и с огромным облегчением вздохнул.

Однако мое хождение по мукам еще не закончились, потому что против меня был еще один пункт.

Председатель присяжных поднялся и объявил вердикт... Решения пока нет.

Остальные трое были отпущены и отправились наслаждаться свободой, а меня отвели обратно в камеру. На самом деле я не был заперт, но меня держали подальше от кого-либо еще и не выпускали за пределы суда. Дебби приходилось приносить мне еду и прочее извне.

На следующее утро мы вернулись в суд и выполнили все формальности, после чего судья снова разогнал присяжных, а меня отправил обратно в камеру. Единственное, что я помню о том дне — пятнице 8 августа 1997 года — это то, что Дебби принесла мне и моей команде защиты китайскую еду на вынос во время обеда. Был ли это последний ужин? Вскоре после окончания обеденного перерыва меня попросили вернуться на место подсудимого.

— Что вы решили? — спросил судья у председателя присяжных. Я стоял прямо, бесстрастно.

— Состав присяжных не пришел к единому мнению.

После этого он повернулся к ним и сказал:

— После того как вы увидели то, что вам было представлено, и не поняли всей ситуации, я могу только сказать, Брюс Гроббелар, вы свободны.

Приглашаю вас в свой телеграм-канал, где переводы книг о футболе, спорте и не только...